В августе этого года исполнилось бы 90 лет Василию Аксенову — выдающемуся советскому и российскому писателю, безоговорочному кумиру нескольких разбросанных по всему миру поколений русскоязычных читателей. Проза Аксенова, разделить которую на «до» и «после» может разве что закладка в сочиненной им книге, и по сей день не оставляет равнодушным никого — счастливое, «редкоземельное» свойство.

Не только родина начинается с чего-то по той простой причине, что начался ты в этом мире, счастье тоже имеет свой исток, свой листок с перечнем побед и поражений, свою меру и вместе с тем претензию на безмерность, свои «звездные билеты», которые выдают свыше далеко не каждому и в которых уже давно все учтено, все сложено от первого порога.

Через сколько таких «первых порогов» перешагнул сын репрессированных родителей Василий Аксенов доподлинно неизвестно. Был порог детского дома, куда маленького Васю отправили чекисты, был барачный порог — в детстве Василий Аксенов провел несколько лет на вольном поселении в Магадане, куда была сослана его мать Евгения Гинзбург, потом был порог родного дома в Казани, потом…

Потом Василий Павлович Аксенов закончил Ленинградский медицинский институт и около шести лет проработал врачом в больницах. А с 1960 года начал числиться профессиональным литератором. В том же году была опубликована его повесть «Коллеги», а через два года по ней сняли фильм, только укрепивший известность автора повести. Вослед «Коллегам» в той же катаевской «Юности» увидел свет «Звездный билет», после которого все пошло по нарастающей: «Апельсины из Марокко», «Пора, мой друг, пора», «Затоваренная бочкотара»… Аксенов сделался символом оттепельного времени. Проза его стала насущной необходимостью, такой же, как джаз, джинсы, болоневые плащи, заветный билетик в кино на итальянцев… Разумеется, вскоре после того, как с «оттепелью» было покончено, началась настоящая травля писателя, итогом которой стала его эмиграция. В 1980 году Василия Аксенова, лишив гражданства, заставили покинуть и Союз писателей, и Родину. О том темном периоде жизни Аксенов будет позднее вспоминать: «Я в общем-то покинул Россию не по какой-либо иной причине, а только ради спасения двух романов — „Ожог“ и „Остров Крым“. Это была главная идея. Они меня за это выгоняли, а я из-за этого выходил».

В Америке в качестве профессора русской литературы Василий Аксенов более двадцати четырех лет преподавал в различных университетах США. Активно сотрудничал с «радиоголосами», с журналом «Континент» и альманахом «Глагол». Именно в США впервые увидели свет те самые спасенные им романы «Ожог», «Остров Крым», там же появились и «Золотая наша Железка», и сборник рассказов «Право на остров». За океаном Аксеновым были написаны «Бумажный пейзаж», «Скажи изюм», «В поисках грустного бэби», «Желток яйца» (на английском), трилогия «Московская сага», сборник рассказов «Негатив положительного героя», романы «Новый сладостный стиль», «Кесарево свечение»…

Родину «оттепельный денди» посетил только в 1989 году. Итогом той поездки стало возвращение ему советского гражданства. С этого момента в Россию официально перебирается практически все обширное литературное наследие писателя, новые же произведения вначале проходят обкатку в журнале «Октябрь», с которым у Василия Аксенова сложились доверительные отношения.

Интерес к Аксенову, возгоревшийся в те годы с новой силой, не падает и по сей день, об этом свидетельствуют большие тиражи его книг и неизменный интерес издателей. Некоторые из них предпочитают особо не рисковать и издают «старого» Аксенова, а некоторые, такие как, скажем, Издательство АСТ, «Редакция Елены Шубиной», издавшая эпистолярное наследие Аксенова «Ловите голубиную почту», или издательство «Текст», выпустившее романы «Бумажный пейзаж» и «Вольтерьянцы и вольтерьянки», открывают нам «нового» американского и постсоветского Аксенова.

Как мы сегодня чествуем писателя, чтим ли его память или только зарабатываем на книгах? Что значит «конец роману» по Аксенову? В каком из литературных жанров он наиболее преуспел? Как повлиял стиль писателя на образ жизни нескольких поколений его соотечественников? Кто были его враги и кто друзья? На эти и другие вопросы мы попросили ответить: литературного критика, главного редактора журнала «Октябрь» Ирину Барметову; писателя, драматурга и эссеиста Евгения Попова; прозаика, поэта, эссеиста Бориса Евсеева; писателя, поэта, журналиста, автора и ведущего телепрограмм, заведующего отделением связей с общественностью АГУ Михаила Гундарина; израильского русскоязычного писателя Давида Маркиша.

Афанасий Мамедов Исполнилось девяносто лет со дня рождения русского писателя, переводчика и профессора (почти четверть века преподавания в США) Василия Аксенова. Он был кумиром советской интеллигенции и бесспорным лидером «шестидесятников». Вы, Ирина, принимали немалое участие — тому отчасти я свидетель — в писательской судьбе Аксенова по возвращении его на родину. Были собеседником Аксенова в долгих беседах о его произведениях и одним из авторов книги воспоминаний «Логово льва». По вашему мнению, празднование юбилейной даты было бы по душе Василию Павловичу? И что для вас Аксенов?

Ирина Барметова Что такое АКСЕНОВ? Аксенов — это язык, Аксенов — это музыка, Аксенов — это спорт. Языку, музыке, спорту присущи свободное пространство творчества, импровизация и дерзость. Именно эти качества всегда притягивали Василия Аксенова.

Вы правильно отметили, Аксенов был лидером, кумиром нескольких поколений. Но для того, чтобы стать кумиром, надо написать Книгу с большой буквы. А чтобы стать такой Книгой, произведение должно соответствовать духу этих поколений. Аксенов дерзнул писать о современности. Современности, которая не укладывалась в прокрустово ложе той общественной жизни, общественного строя, который был в эпоху его молодости. Это тяжело, практически невозможно, когда писательское слово слишком приближается к текущему времени. Ведь литература — не лента событий или социальная сеть. Часто бывает, что в произведении реальность выжигает художественность. Но свободное пространство творчества и импровизация с языком, образами, неудержимая авторская фантазия помогли Аксенову преодолеть это и написать достоверно и художественно о своих сверстниках. Аксенов и его язык. Он буквально вдвинул в свою прозу молодежный сленг, чего до этого не было. Никогда. И так мощно, что до сих пор мы говорим цитатами из Аксенова; они вошли в нашу жизнь и растворились в ней. Он преобразил свое художественное повествование, напридумывал множество всяческих слов и словечек, играл с именами — то, чем и сейчас молодежь любит заниматься.

По праву утвердилось прочное мнение, что Аксенов придал своей прозе джазовый ритм. Недаром Белла Ахмадулина своим поэтическим чутьем это сразу уловила и назвала писателя «джазово-джинсовый Вася». Как-то «в проброс» он произнес: «А вообще-то язык это тоже музыка, правда?». Музыка и язык — пространство, в которое может зайти каждый. Это такая говорящая стихия. На этом настаивал Аксенов.

Аксенов — это спорт, само по себе очевидно. Даже поверхностное знание его биографии тому подтверждение. Он ведь имел третий мужской разряд по шахматам, прекрасно бегал, прыгал в высоту. После войны в Казани не было никаких кроссовок, шиповок, тапочек, и он бегал босиком и подавал большие надежды… Конечно, баскетбол — его любовь навсегда. Кажется, он входил во вторую сборную Казанского мединститута. Уже из Франции в письме ко мне было такое восклицание: «Елки-палки, как же это потрясающе, бросать мяч в кольцо на щите!». Вот такой Аксенов был в юности и оставался все семьдесят пять лет своей жизни. Очень стильный, современный. Он и сейчас спокойно вписался бы в жизнь и интересы молодежи. Поэтому я произнесу избитые слова, но, тем не менее, юбилей Аксенова — это что-то отдельно стоящее от него, это, скорее, для нас.

Аксенов был в Москве, когда ему исполнилось семьдесят пять лет, хотя уже жил во Франции, в Биаррице. Он категорически отказался устраивать какие-либо торжества. Тогда совершенно спонтанно у круга друзей Аксенова возникла идея поехать в Казань и там справить день рождения.

АМ А кто были эти друзья? Могли бы вы их назвать? И почему — Казань?

ИБ Ближний круг… Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, Михаил Генделев, Александр Кабаков, Евгений Попов, Андрей Макаревич…

Казань — его родина, она сделала его детство суровым, именно там он примерил судьбу вечного странника, скитальца: Магадан, Ленинград, Москва, Вашингтон, Биарриц… Но Аксенов не держал зла. На берегу Атлантического океана, где вся земля покрыта кустами благодатного тамариска, этой манны небесной, которой был накормлен народ, ищущий землю обетованную, Аксенов понял, что он на полпути к Казани. После скитаний длиной в человеческую жизнь «одинокий бегун» вернулся в точку земного шара, географически обозначенную как 55 градусов северной широты и 49 градусов восточной долготы.

И опять чудным образом случилось так, что о нашей идее узнал мэр города Казани Ильсур Метшин. Он предложил устроить праздник — аксеновский фестиваль. И устроил, и все пятнадцать фестивальных лет мэр Казани участвует в нем.

АМ Так и возник литературно-музыкальный фестиваль «Аксенов-фест»…

ИБ Да, и «Аксенов-фест» не затерялся в бесчисленных культурных событиях города Казани, он эксклюзивный. Аксенов говорил: «Казань — город литературный», и каждый год мы в том убеждаемся. Вообще-то не часто случается, что при жизни писателя его именем называют фестиваль. Правда, у Василия Павловича было условие: «„Аксенов-фест“ не должен быть обо мне. Он должен быть всецело посвящен тексту и музыке. Современным писателям и музыкантам». Этому условию мы и, в частности, я, как координатор фестиваля, неуклонно следуем. Фестиваль собирает очень много молодых писателей и молодых музыкантов — в первую очередь, джазовых музыкантов, конечно. Казанская публика очень восприимчива к литературе и к джазу.

АМ Насколько я знаю, программа фестивалей этим не ограничивается?

ИМ Аксенов проявил себя и как драматург, и как киносценарист. Поэтому на фестивале есть кинопрограмма, театральные постановки. Также проходят вернисажи художников и фотографов. Участниками фестиваля были литераторы практически из всех уголков России, США, Франции, Китая, Швеции и других стран. Поэтому фестиваль живой и непосредственный.

В этом году мы провели его прямо в день рождения Аксенова — 20 августа. Мы отступили от правила: большую часть фестиваля посвятили творчеству писателя. А еще было много джаза, на самой популярной площадке города — Черном озере — вечером звучала русская и татарская поэзия, современная экспериментальная музыка татарских композиторов. Василий Аксенов в день своего рождения «растворился» в своем родном городе, и, думаю, это лучшее, что могло случиться 20 августа.

А в Москве чуть раньше была установлена мемориальная доска на доме, где Аксенов написал многие свои произведения, в том числе «Ожог». Художественное создание доски и изыскание средств на ее воплощение — это всецело старание его близких друзей, художника Бориса Мессерера и писателя Евгения Попова. Помощь государства состояла лишь в оформлении разрешительных документов.

АМ Василий Павлович был автором более двадцати романов, но в 90-е годы полагал, что роман как жанр исчерпал себя, закончил свое существование. При этом, если не ошибаюсь, в последние годы жизни он сам написал шесть романов. В чем тут дело? Чем вы объясняете такую парадоксальную ситуацию?

ИБ Статья, в которой Аксенов говорит о смерти романа, была опубликована в журнале «Октябрь», если вы помните. Она несколько обескуражила литературных критиков и писателей того времени — все усердно писали романы… Но Аксенов всегда был чуть впереди, он обладал искусством предвидения. Он был убежден, что роман как жанр, в том виде, в котором он отдал ему всю свою жизнь, исчезает, вот-вот — и он уже не будет столь актуален. И что же? Так и случилось. Сейчас пишутся романы совершенно иные. Достаточно сказать, что ныне писатели вольны называть романом многие тексты, не отвечающие устоявшимся характеристикам этого жанра…

В той статье Аксенов как раз говорит о том, что роман зародился на базаре, когда неграмотные люди пользовались услугами писчика, чтобы послать близким весточку о своей жизни. Люди рассказывали свои истории, а писчик усердно их записывал. Но вот одному из них, полагает Аксенов, пришла удачная мысль объединить эти грустные и веселые житейские истории, так сказать, stories, в единый текст. Так стал вырисовываться роман как жанр. Вот и сейчас роман рассыпается, становится фрактальным, обрывочным, скроенным из stories в социальных сетях. Появился автофикшн. Но провозглашение скорой смерти жанра совсем не означает отказ самого Аксенова от дальнейшего романного высказывания. Он понимал, что еще не полностью использовал потенциал романа. И это прекрасно, потому как он написал еще несколько, на мой взгляд, интереснейших романов, без которых нам было бы труднее понять его как писателя-мыслителя.

АМ В вашей беседе с Аксеновым, опубликованной в журнале «Октябрь», о романе «Вольтерьянцы и вольтерьянки», получившем в 2004 году «Русского Букера», я заметил, что когда Аксенов рассуждает об эволюции и творении, кажется, будто он примеряет на себя роль Вольтера, роль писателя-философа, писателя-культурософа. Был ли им Аксенов в той же степени, как, скажем, Камю или Беккет?

ИБ Аксенов примеряет на себя роль Аксенова. О Вольтере, его отношении к человеку и обществу мы много говорили с Аксеновым. В некоторой степени он разделял взгляды Вольтера на преображение мира и общества. В частности, например, призыв Вольтера: «Раздавить гадину!», который можно перевести и как «Раздавить лицемерие!». Лицемерие — не только часть деятельности служителей церкви, но и всего общества, и этот смысл был ближе Аксенову. На мой взгляд, писатель вкладывал свои идеи в уста Вольтера, нисколько его не искажая, но несколько преображая. Хотя, по сути, Аксенов был ближе всего к идеям эпохи Возрождения. Данте Алигьери считал главным бунтарем эпохи раннего Ренессанса, и в своем романе «Новый сладостный стиль» писал об этом.

Напомню, что «новый сладостный стиль» — это определение итальянского Ренессанса. В европейскую культуру «новый сладостный стиль» принесли как раз Данте и его современники. Они дерзнули писать иначе. Это качество было по душе сочинителю — так любил себя называть Аксенов. Кстати, Данте, который для нас сейчас — незыблемый канон, на самом деле был вызывающе смелым молодым писателем, который творил другую, молодую европейскую литературу. И это очень перекликается с эпохой «шестидесятников» и с самим Аксеновым. Тень Данте всегда парила над Аксеновым. В романе «Новый сладостный стиль» есть страницы, написанные превосходным изящным стилем и одновременно наполненные мощным воображением — это сцены телесной близости героев. Такое свойственно писателям Ренессанса, но это блестяще делал и Аксенов. На мой провокационный вопрос, откуда это у него, он с шутливой полуулыбкой отвечал: «Из личной жизни. Только из личной жизни, Ирочка…».

АМ После возвращения Аксенов много давал интервью и под шум атлантической волны в Биаррице, и под сырое постукивание московского дождя на Котельнической набережной. Говорил свежо, откровенно, не записывал в небожители ни себя, ни своих друзей. И в разговорах этих неоднократно причислял себя к московской богеме. У всех, кто читал хемингуэевский «Праздник, который всегда с тобой» или эренбурговский первый том «Люди, годы, жизнь», свое представление о богеме. Каким, по вашему мнению, оно было у Аксенова?

ИБ Я другого поколения. Могу только умозрительно порассуждать о богеме того времени, хотя я посещала мастерскую знаменитого художника Бориса Мессерера, где собиралась московская богема. Но это было уже после выхода самиздатского альманаха «Метрополь», когда Аксенов демонстративно вышел из Союза писателей и был вынужден покинуть страну.

Если исходить из общепринятого определения богемы, то это такой образ жизни, который характерен для творческой интеллигенции — художественные, литературные, музыкальные, духовные занятия и, разумеется, некоторая эксцентричность. Если все это наложить на поколение «шестидесятников», то, по-моему, совпадение будет практически полным. В те времена была некая отстраненность, отстраненность «на расстоянии вытянутой руки». Они жили своей обособленной жизнью, но жизнь эта была художественная, творческая, остро креативная. И, конечно, не без алкоголя, говорю это без тени упрека. Но главным для самого Аксенова был стиль.

Он всегда был стильным человеком и писателем. Стиль и во внешних мелких проявлениях, и в необычной одежде, и в небрежной, специально отработанной походке, которая, кстати, осталась у Аксенова на всю жизнь. Но самое главное — это ни у кого не заимствованный творческий писательский стиль.

Когда мы с Беллой Ахмадулиной работали над большой подборкой ее новых стихов, тарусских стихов — она тогда только-только вернулась из Тарусы, я часто посещала мастерскую Бориса Мессерера на Поварской, туда приходило много их друзей — писателей, художников. И я смогла ощутить это неповторимое творческое пространство независимости: не бравурной, не показной, а естественной и оттого радостно-сладостной.

АМ Можно ли сказать, что, вернувшись в Россию главным писателем-«западником», он стал своего рода «противовесом», прямой противоположностью Александру Исаевичу Солженицыну с его твердым намерением обустроить Россию, — по крайней мере, по своим взглядам на родину и литературу?

ИБ Солженицын хотел обустроить Россию, тогда как Аксенов, насколько могу судить — а я не только знакома с его творчеством, но и редактировала его романы, и беседовала о них с автором, не ставил себе такую прямую задачу преображения России. Он в первую очередь думал о преображении человека, о его изменении, причем не революционным, а эволюционным путем. Только через эволюцию! И здесь я хотела бы вернуться к «Вольтерьянцам и вольтерьянкам». В конце романа Вольтер превращается в дерево с пышной кроной, некое подобие «древа жизни», на ветвях которого сидят мальчики, герои повествования, которые, кстати, тоже были «шестидесятниками», только ХVIII-го века — такая развернутая метафора рода человеческого. Аксенов полагал, что нынешний человек не совершенен и отнюдь не является венцом природы. Но в то же время он не считал, что в современной реальности, в эпоху искусственного интеллекта, человеку нет места. Очень важно, чтобы гуманитарная составляющая не была выброшена за ненадобностью. Слово и Творчество, как считал Аксенов, должно преобразить человека и весь род человеческий. И уже этот человек будет обустраивать и свою жизнь, и общество. Могут сказать: сочинитель-романтик… Да, романтик, сам себя называл байронитом, и мне это по душе.

АМ В одной из бесед с Аксеновым вы отмечаете, с каким мастерством писатель описывает русский пейзаж, неповторимость русских имений, и задаетесь вопросом — что для него значит выражение «с чего начинается Родина?». И Аксенов вам отвечает историей о том, как в 60-е годы они с отцом поехали смотреть их родовое имение, кажется, Покровское. Выходит, со стороны отца Аксенов «голубых кровей»? Как это отразилось в его прозе?

ИБ Мне кажется, вы не совсем верно прочитали этот пассаж. Они поехали в село Покровское Рязанской области, где отец Аксенова, Павел Васильевич, родился, окончил церковно-приходскую школу и даже, кажется, был пастухом, потом писарем. Он был трудолюбив и талантлив, сделал блистательную административно-хозяйственную карьеру. Стал партийным деятелем, председателем Казанского городского совета, что по-нынешнему мэр, и даже получил орден Ленина. Что не помешало ему в 1937 году быть арестованным. Вслед за отцом была арестована мать Василия Павловича — Евгения Гинзбург, которая происходила из рода фармацевтов, преподавала общественные науки и была журналисткой. Так что «голубая кровь» — это тот мощный русский и еврейский генетический код его родителей.

Надо сказать, что отец Аксенова писал неплохие статьи в газетах. В доме Аксенова, который восстановлен силами мэрии Казани, теперь музей, здесь собрали очень много памятных вещей, связанных с писателем. Там хранится газета, датированная как раз 20 августом 1932 года — днем рождения сына, со статьей отца.

Если говорить о маме, Евгении Соломоновне, то хотела бы напомнить: все серьезные литературоведы сходятся во мнении, что основоположниками женской прозы, настоящей исповедальной женской прозы ХХ века, были Лидия Чуковская с романом «Софья Петровна» и Евгения Гинзбург с «Крутым маршрутом». «Крутой маршрут» вышел книгой и был инсценирован на подмостках театра «Современник». Это был знаковый спектакль. Аксенов обожал свою мать, но не был адептом ее творчества, он шел своим, совершенно самостоятельным путем, и в этом была какая-то независимость.

АМ Творческий путь Василия Аксенова начался с того, что он сразу же на корпус обошел самого молодого и самого модного писателя конца 50-х начала 60-х — Анатолия Гладилина. Как складывались их взаимоотношения?

ИБ Действительно, Анатолий Гладилин написал несколько произведений, которые отличались от большинства произведений той эпохи. В 1959 году из-под его пера вышла превосходная повесть «Дым в глаза», где автор впервые написал о личной жизни своих героев, о непростой личной жизни, без всяких сопряжений с общественной жизнью. Напомним нашим читателям — в произведениях той эпохи царствовал соцреализм, где очень хорошее боролось с просто хорошим и обязательно побеждало. И когда Анатолий Гладилин вдруг заговорил о неустроенности личной жизни — это прозвучало как вызов. Гладилин взял первую ноту, очень важную, Аксенов подхватил это и перевел в плоскость жизни молодежи. Его «Звездным билетом» зачитывались, повесть стала неофициальным символом молодежи, а Аксенов — лидером поколения. Но это никак не помешало долгой, на всю жизнь, творческой дружбе двух писателей. Гладилин после того, как защитил Андрея Синявского и Юлия Даниэля, вынужден был эмигрировать в Париж, чуть позже и Аксенов прыгнул в неизвестность изгнания. Они вели переписку и всячески поддерживали друг друга. В 90-е годы мы встречались с Гладилиным здесь, в Москве, публиковали его рассказы, но Гладилин, будучи на Западе отменным журналистом, практически перестал писать большие художественные тексты.

АМ Почему?..

ИБ Он находился в таком творческом ступоре. И вот тогда мы с Аксеновым придумали способ заставить его писать. Ну, не совсем писать. Я стала убеждать Гладилина диктовать свои тексты с тем, что их будут расшифровывать, а затем он будет их править. Нашли диктофон и практически заперли его здесь, в Москве, в квартире. Аксенов ежедневно звонил ему, опекал, просил не останавливаться. Так Гладилин и написал свои воспоминания и о Париже, и обо всем другом. Они вышли сначала в журнале «Октябрь», потом отдельной книгой. Когда Василий Аксенов закончил роман «Таинственная страсть», единственному Гладилину он отправил в Париж тот заветный вариант, который писатель хранил уже после смерти Василия Аксенова.

АМ Вы много общались, наблюдали Аксенова, так сказать, «в деле»: в редакции журнала «Октябрь» с только что вышедшим номером в руках, на сцене литературного кафе, в роли председателя жюри Букеровской премии… Какие качества Аксенова особенно вам запомнились, какие характеризовали его как безусловно незаурядную личность?

ИБ Когда в Биарриц пришел почтой журнал «Октябрь» с только что опубликованным романом, Аксенов тут же улегся в халате на диван и с упоением стал себя читать. За этим блаженным занятием его застал поэт Анатолий Найман, который в это время гостил у Василия Павловича. Историю эту позже мне поведал поэт, и со смехом подтвердил сочинитель. Такие эпизоды можно вспоминать и вспоминать. Но я о другом. Все его качества, всю его незаурядность можно найти в его книгах. Вот один из последних романов Аксенова — «Редкие земли». На мой вопрос о названии он ответил, что выбрал этот термин «редкие земли», так как в романе речь идет о человеке и природе, человеке и обществе, но главное — о РЕДКОСТИ как таковой.

Редкие земли — это элементы, которые обладают чудодейственными свойствами и очень редко встречаются. Но в романе редкие земли — это люди, это редкоземельные люди, которые всегда появляются в момент самый необходимый. И движут, преобразуют мир.

Аксенов говорит о поколении людей девяностых годов, наших современников, которые начали преобразовывать наш мир, которое так же было обмануто, как и многие поколения в другие эпохи. Мне кажется, что самое ценное качество в нынешнее время — быть редкоземельным человеком. Таким редкоземельным человеком был сам Аксенов.

АМ Говорят, сам Аксенов считал главной своей вещью роман «Ожог», а какой из его романов считаете лучшим вы? И какие произведения Аксенова вы бы порекомендовали читателям «Лабиринта»?

ИБ Соглашусь с автором, но добавлю потрясающую антиутопию «Остров Крым» и авантюрно-приключенческий роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки», в котором под маскарадным костюмом прячется современный мыслитель. В принципе, он настолько авантюрен и куртуазен, что просится стать киносериалом, надо только найти умного и талантливого сценариста.

Афанасий Мамедов Можно ли сказать, что Василий Аксенов — лицо «оттепельной» эпохи?

Евгений Попов Писатель имеет право сказать все, что ему угодно. Но вообще-то эпоха многолика.

АМ И Аксенов — тот самый классический случай человека, сделавшего самого себя (self-made man), так что эпоху сюда приплетать незачем?

ЕП Россия помогла. Русские люди со всеми их, как он выразился в послесловии к моей первой книге, изданной, увы, в США, «со всеми отчетливыми мерзостями и таинственными воспарениями». А это в России общая доля всех ее эпох.

АМ Есть вещи, которые в беседе об отечественной литературе и отечественных авторах предпочтительнее не делать, например, лучше их ни с кем не сравнивать и не подыскивать им пару для полноты картины. Но это бонтонное правило действует, пока писатели живы, пока мирское и человеческое в них крутится на той же оси, что и наше, пока от неверного слова зависит их творческая судьба. Однако когда писатели посмертно уходят на полку классиков, мы уже вправе задаться подобными вопросами. Вот Дмитрий Быков считает, что в пару к Аксенову идет Трифонов. Скажите, а с кем по соседству вы бы поставили томик лучшей прозы Василия Аксенова, да так, чтобы и его достоинство не пострадало, и ваша книжная полка обогатилась?

ЕП Ну, как мне, старику, спорить с талантливым бывшим юношей Быковым, который на все руки литературный мастер. Я лучше отойду в сторону и ни на чем не буду настаивать, заявлю только, что кумирами русской прозы второй половины ХХ века являются три Больших Василия — Аксенов, Шукшин, Искандер, который в крещении, приняв православие, тоже оказался Василием. Трифонов — крупная величина, но он звезда, а не кумир. Равно как и Юрий Казаков, например.

АМ Насколько хорошо изучено сегодня творчество Василия Аксенова?

ЕП Студенты, с которыми я занимаюсь так называемым «творческим мастерством» в Литературном институте, куда меня в свое время не приняли два раза, вроде бы хорошо это имя знают. Знают его и магистранты Тюменского университета, которым я читаю онлайн-лекции уже второй год. А вообще-то я не академический человек, а практикующий писатель. Что значит «хорошо»? Любят его, знают. Он был и остается «мэном». В нем драйв есть, энергия.

АМ А кому первому, вам или Александру Кабакову, пришла идея написать совместно книгу-воспоминание об Аксенове в форме диалога? Что натолкнуло вас на эту мысль?

ЕП Лена Шубина через два года после кончины Аксенова предложила мне написать мемуары о нем, о «Метрополе» и т. д. Я отказался, сообщив, что Аксенов еще при жизни запретил мне это делать, сказав, что к мемуарам следует обратиться, когда уже совсем иссяк и писать больше не о чем. А я привык слушаться старшего друга, товарища и брата. Сошлись на том, что будем болтать с Кабаковым об Аксенове, который и Саше хорошо был известен. Да и кому же из нашего поколения он не был известен?

АМ Скажите, много ли у этой книги открытий, так сказать личного характера, ведь наверняка же вы со своим соавтором заново открывали вашего общего друга и находили что-то, чего раньше не замечали?

ЕП Открытия были и по мелочам, и в общем. По мелочам, ну, например, что дядя, который вытащил его после ареста отца из детдома для детей «врагов народа», написал жалостливое письмо в КГБ или МГБ, явно будучи «под банкой», ибо в официальной бумаге именовал племянника «Васильком», обещая сделать из него «настоящего советского человека». А еще мы развенчиваем подлейший гэбэшный миф, что Аксенов придумал «Метрополь», чтобы свалить на Запад. У него славы и без скандального альманаха хватало, в том числе и на Западе.

Кабаков однажды хорошо сказал в одном из многочисленных интервью, сопровождавших выход этой книги, на которой, кстати, мы даже немного заработали, что нынче редкость для немонетофицированных писателей. Он сказал: «Мы, разумеется, не написали всей ПРАВДЫ об Аксенове, но здесь нет и слова НЕПРАВДЫ». Это означает, например, что мы прекрасно знали обо всех романах Василия Павловича, но он нас не уполномочивал их описывать. И мы сохранили эту «ПРЕКРАСНУЮ ТАЙНУ ТОВАРИЩА», как выразился его друг-враг-друг Евгений Александрович Евтушенко.

АМ Когда я читал вашу книгу, заметил одну вещь: ваш Аксенов чуточку другой, нежели у Александра Кабакова. У него Аксенов вышел более эмоциональным, ранимым, что ли, со способностью в определенные моменты жизни плыть над землею. Ваш же — напротив, с бетховенским подбородком, знает, что у всего есть мера, и романтика — не исключение из правила. Вы с Кабаковым сознательно добивались того, чтобы Аксенов был у каждого немножечко свой?

ЕП Так и мы с Кабаковым разные. Ничего, что он еврей, а я русский. Наш общий Аксенов в книге — предмет болтовни, консенсуса и разного жизненного опыта. Саша был знаменитый перестроечный газетчик-демократ, я выгнанный из СП писатель-отщепенец. Это потом мы оба получили в либеральной молве репутацию консерваторов. Он раньше, я позже. Аксенов тоже был консерватором и русским патриотом. Это ему принадлежит фраза из насквозь антисоветского «Ожога», послужившего косвенной причиной того, что его выперли из СССР: «А я вот люблю свой флаг. Ничего не могу с собой поделать, люблю, да и все — и трехцветный, и Андреевский, и нынешний красный».

АМ Вот выше мы говорили о дружбе, а скажите, врагов у Василия Павловича много было?

ЕП Враги у каждого есть. Многие даже известные личности его недолюбливали. Но и он не всех терпел. Едко говорил, например о… Нет, лучше помолчу. Бродского в письмах, кои присылал мне из Америки, именовал Иосифом Бродвейским. Ему многие завидовали. Манере одеваться. Литературному успеху. Успеху у женщин.

АМ Коли мы затронули эту тему, скажите, как вам кажется, взаимоотношения Аксенова и Бродского стали уже достоянием истории литературы, или для этого пока что не хватает документов, проверенных фактов и надежных свидетельств?

ЕП Это не история литературы, а история взаимоотношений двух крупных личностей, одна из которых, увы, оказалась не на высоте.

АМ Знаете, я сравнительно недавно во второй раз перечитал книгу Мэри Дирборн «Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника», советую прочесть ее всем тем, кто наивно полагает, что знает о Хемингуэе все. Так вот, если верить этой значительной во всех смыслах работе, Хемингуэя отличала от его товарищей по перу какая-то невероятная, нечеловеческая работоспособность и зашкаливающее обаяние — не считая, конечно, умения выжать из самых разных жизненных ситуаций максимум возможного. А какой, на ваш взгляд, была главная отличительная черта Василия Аксенова, позволившая ему занять одно из ведущих мест в славной когорте «шестидесятников»?

ЕП Ну, та же работоспособность, несмотря на любовь к спиртному, которая чуть не довела его до дурдома, и с которой он покончил в самом начале 70-х после братской помощи, оказанной странами Варшавского договора во главе с СССР Чехословакии, вознамерившейся построить даже не «капитализм», а всего лишь «социализм с человеческим лицом».

АМ Аксенов не делал большого секрета из того, что его отношения с американскими издательствами оставляли желать лучшего, не это ли было причиной его, пусть и половинчатого, возвращения на родину?

ЕП Основной причиной его возвращения на родину было то, что он родину любил. Ему трудно было без России, как бы она ни называлась. Он мне однажды написал, что для новой книги ему нужен современный молодежный сленг. Я купил бутылку мерзкого вина «Кавказ» знакомому хиппи и за полчаса записал целую тетрадку новых выражений типа «герла с флэтом», которую переправил Аксенову в Штаты. А издатели во всем мире одинаковы.

АМ Коль мы с вами заговорили об Америке, литературу которой Василий Аксенов знал и любил, и которая сыграла в его судьбе немаловажную роль. Наверняка же вы много говорили с ним об американских писателях, кто был для него иконой, у кого и чему он учился?

ЕП Они все, «шестидесятники», учились у Эрнеста Хемингуэя. Лишь потом у Шервуда Андерсона.

АМ Для Василия Аксенова дендизм был способом существования или игрой, свойственной его поколению?

ЕМ Если это и дендизм, то вполне естественный. Он ведь детство после ареста родителей провел в нищей казанской семье и, получив по ленд-лизу джинсы, сильно горевал, что это не шерстяные штаны, а какая-то синяя хлопчатка. Всегда был элегантен, всегда от него хорошо пахло. Если и играл, то не все люди его поколения были такими способными актерами, особенно многие его сверстники, советские мечтатели.

АМ Почему проза Аксенова всегда звенит молодостью, в чем тут вам видится секрет?

ЕП Энергия. Тестостерон. Желание жить, любить, а не гнить и помирать.

АМ А сегодняшняя молодежь тянется к Аксенову, он ее автор?

ЕП Вопрос немножко не ко мне. Мне семьдесят шесть лет.

АМ Антиутопия «Остров Крым», «Вольтерьянцы и вольтерьянки»… Можно сказать, что Аксенов продолжил дело Замятина?

ЕП Каждый крупный писатель индивидуален. Даже Оруэлл дело Замятина не продолжил, а создал свою фирму.

АМ Сегодня мы можем с полным основанием сказать, что своим «звездным билетом» Аксенов воспользовался на все сто?

ЕП Да.

АМ В заключение мой традиционный вопрос: какое произведение Василия Аксенова вы любите больше всего, и какие бы его произведения посоветовали прочесть гостям нашего «Лабиринта»?

ЕП «Затоваренная бочкотара», «Ожог», рассказы разных лет.

Афанасий Мамедов Любое знакомство, любая дружба имеет свое начало, помните ли вы, при каких обстоятельствах познакомились с Аксеновым? Сразу ли завязалась дружба? Ведь в ваших судьбах было много общего: аресты родителей, вольные поселения, медицинский институт, глубокие внутрисемейные литературные корни, первые публикации в журналах…

Давид Маркиш Удивительно, но это сходство, чрезвычайно рельефное, я бы даже сказал, до некоторой степени мистическое, имеющее особый привкус, мы открыли для себя значительно позже, чем это могло бы обнаружиться и теснее нас связать. Это случилось во время нашей с Аксеновым встречи в Париже, намного позже времени нашей первой встречи, о которой я сейчас уже и не вспомню. Встреча в Париже — это уже другой век и другое тысячелетие.

АМ Расскажите об этой парижской встрече подробнее.

ДМ Мы вместе выступали на одном литературном вечере в парижской библиотеке, устроители которого объединили нас и попросили вначале рассказать о себе. Когда я закончил говорить, Вася мне сказал тихонечко: «Слушай, сколько между нами общего! И судьбы родных, и наш собственный опыт, и даже медицина…». Я ведь тоже одно время учился в медицинском институте. Правда, в отличие от меня, Аксенов медицинский институт окончил и некоторое время успел поработать врачом-педиатром. Существовало, конечно, и сходство на литературном поприще, на которое нас вывела судьба.

АМ Что-то изменилось после этого отодвинутого на годы «узнавания себя друг в друге»?

ДМ Главное, что это случилось и случилось — вдруг. Мы внутренне улыбнулись друг другу. Каждый вспомнил свое. Глубоко запрятанное. Этого было достаточно. Подозреваю, что это «глубоко запрятанное» послужило нам маленькой, но очень важной опорой?

АМ И все же вернемся к вашей первой встрече…

ДМ Мы познакомились с ним в начале или в середине 60-х: к тому времени Вася уже был достаточно известен, если не сказать знаменит. Пересекались мы с ним довольно часто в разных компаниях, однако в дружбу или хотя бы в приятельство наши встречи не перерастали. «Привет, старик!..» — вот и все. А потом произошел случай, изменивший наше отношение друг к другу. Мы были на просмотре какого-то фильма в Доме кино на Васильевской, сейчас уже не вспомню его название. Когда мы вышли небольшой своей стайкой на улицу, то, прежде чем разойтись, решили немного поговорить о ленте, которую только что увидели. И я предложил всем не стоять на улице, а пойти ко мне (я жил неподалеку на улице Горького), обсудить, выпить по рюмашке. Наверное, с этого дня и следует вести отсчет нашему с Аксеновым полновесному знакомству.

Мы просидели вместе несколько часов, непринужденно, интересно беседовали. По-дружески и по-приятельски. В какой-то момент все заметили, что Аксенов не прикоснулся к спиртному и стали уговаривать его выпить. Вася напрягся и категорически заявил: «Я не буду пить». Уговоры продолжились, и Вася сломался под общим напором. Выпил, далеко запрокинув голову, а после сказал нам: «Ну что, вы слышите, как она, журча, течет к моей печени?!». Тогда я и понял, чего стоит Вася и его слова — целого фильма, который мы только что разбирали.

АМ Харизматичным человеком был Василий Павлович?

ДМ Не то слово. В особенности с теми, с кем ему было хорошо, с кем он намеривался поддерживать связь. С другими он вел себя иначе, но никогда не был груб и заносчив. По крайней мере, я его таким не видел ни разу.

Его среда определялась им самим и не исчерпывалась только литературными знакомствами. Это была интересная ему среда — интересная, прежде всего, как писателю. Подозреваю, что его интерес к людям был еще и профессиональным. Он в каждом встречном человеке видел фигуру для литературного усвоения.

АМ А где вы обычно собирались, о чем говорили?

ДМ Мы не собирались специально, чтобы поговорить о каком-нибудь фильме, спектакле или книге, о Набокове или Антониони, мы говорили обо всем, и наши беседы не имели ничего общего с академической кафедрой. Собирались где-то за столом, выпивали, конечно…

У Васи таких мест было полно еще и в силу его интереса к джазу. Я же к музыке, к джазу никакого отношения не имел, и в таких компаниях мы с ними не пересекались.

АМ А как джазмены относились к Аксенову?

ДМ Он был их кумиром.

АМ Интересно, а какие книги вы тогда, в эпоху 60-х годов, читали, кем восхищались, что читал сам Аксенов? Набоков, как я понял, уже был вам знаком.

ДМ Конечно. Аксенов вообще читал все то, что было запрещено и что для значительной части страны оставалось за семью печатями. Книги эти можно было получить либо в виде самиздата, либо тамиздата. Людям такого калибра, как Аксенов, их выносило прибоем с Запада. Его сети были больше и ловили их чаще, чем другие.

АМ Как я понимаю, 60-е — это еще и годы читающих со сцены писателей. Где Аксенов мог прочесть, к примеру, свой рассказ «Победа»?

ДМ Нигде. Я никогда не слышал, чтобы Аксенов читал свои рассказы и вообще свою прозу со сцены. Дело в том, что в русской литературной традиции только поэты читали вслух свои стихи. Люди собирались за столом и читали новые стихи, совсем еще теплые. В России было принято просить поэта прочесть свои стихи, и поэт был к этому готов. В Москве, в Ленинграде, в Тбилиси — где я, к слову, часто бывал, переводил грузинских поэтов. В те годы люди приезжали туда отдохнуть душой и в то же время поработать. В Грузии многократно бывала, к примеру, Белла Ахмадулина.

В Тбилиси мы с ней ходили не только в гости к поэтам, нас приглашала в свои дома грузинская интеллигенция, имевшая какое-то отношение к литературе. Ей говорили: «Белла, почитай…». И Белла читала им.

АМ Многие писатели-«шестидесятники» были открыты и подняты на щит как молодые авторы «Юности», определившие целое направление в литературе. В этом заслуга Валентина Катаева? Или просто время постаралось?

ДМ В любом заборе должны быть ворота. Так сложилось, что именно журнал «Юность» оказался такими воротами для «шестидесятников», для новой литературы. Архитектором этих ворот в глухом заборе были время, эпоха, а привратником — Валентин Петрович Катаев. Я был с ним знаком и не думаю, что служить привратником было главной жизненной задачей Катаева. Предполагаю, что просто так сложились обстоятельства. И честь Валентину Петровичу и хвала за то, что он сделал это — вывел на свет новую популяцию писателей.

АМ Катаев легко шел на контакт с молодыми авторами, готов был делиться с ними литературным опытом?

ДМ Он шел на контакт, но отнюдь не на равных. Дистанцию держал всегда, и она была громадной. Правда, для поэтов это была одна дистанция, покороче, а для прозаиков — другая. С поэтами ведь надо поделикатней. Конечно, молодые авторы «Юности», такие как, скажем, Толя Гладилин и Вася Аксенов, знали и помнили о тех уроках, которые в свое время получил Катаев от Бунина. Эта связь Катаев-Бунин вообще была золотым стержнем, на котором держалась «Юность» того времени. Была и еще одна немаловажная деталь в биографии Катаева, о которой мы не забывали: его сложное, если так можно сказать, отношение к советской власти в годы Гражданской войны. Так что фигурой он был невероятно интересной.

АМ Современники Аксенова, я сейчас имею в виду его друзей и вообще интеллигенцию, техническую в том числе, зачастую называли Аксенова просто Васей. Как сам Аксенов к этому относился? Была ли подобная простота обращения свидетельством того, что проза Аксенова удивительнейшим образом отразила его время?

ДМ Чем дальше от Аксенова располагался его читатель, тем больше ему хотелось называть Аксенова Васей. Это было своеобразным моментом сближения писателя и читателя. В русской литературе этот «самоварный» случай далеко не частый. Наверное, Аксенов был в этом смысле первым. Я думаю, что подобное панибратство давало читательскому кругу возможность почувствовать, что Аксенов их кумир… Но сближение это было кажущимся и односторонним. Аксенова оно совершенно не трогало. Он принимал это как данность: Вася так Вася.

АМ Время, о котором мы говорим, простым не было, да и когда в России бывали простые времена. Известно, что за Аксеновым и за другими «шестидесятниками» приглядывали соответствующие структуры. Как он и все вы относились к людям «с заданием»? Тоже воспринимали их как должное, как часть жизни, времени, отпущенного срока?

ДМ Пожалуй, что так. Нами это воспринималось как некое условие существования. Мы с этим жили. Мы знали, что за нами следят, злились, жили с оглядкой на стукачей. Мы ежедневно ощущали надзор и понимали, что такова установка власти, что так она к нам, художникам, относится. Соответственно и мы ее не жаловали. Впрочем, когда такое было, чтобы настоящий художник хорошо относился к власти? Про Аксенова уж точно такого не скажешь. Вообще это болезненная и долгая тема. Уйдем от нее в сторону. Хочу напомнить в рамках справедливости, что параллельно с «шестидесятниками» существовало гораздо более лояльное движение «деревенщиков», и за ними тоже приглядывали, причем не менее пристально, чем за «шестидесятниками». Почему? Потому что и те, и другие вырывались за общепринятые рамки жизни. Когда болит голова, лучшее средство избавиться от боли — лишить себя головы, однако прибегать к этому варварскому способу не следует. Мы понимали, что единственный способ избавиться от всего этого — уехать из страны.

АМ Вы говорили с Аксеновым об эмиграции?

ДМ До моего отъезда в Израиль — никогда. Эта тема, если и существовала для Аксенова, то где-то очень глубоко. Когда в начале 70-х я подал документы в ОВИР, я со многими перестал общаться. Так было нужно: зачем подставлять людей? Тем более, что обо мне уже говорили. Я мог общаться только с так называемыми «подавантами». Аксенов тоже временно выпал из моего мира.

АМ Василий Павлович был полукровкой, то, что тогда происходило с Израилем, не могло его не интересовать, он чувствовал свою причастность к еврейству?

ДМ В ответ на этот непростой вопрос я бы осмелился сравнить судьбы и жизни двух людей — Аксенова и Высоцкого. Аксенов ощущал и, я бы даже сказал, берег внутри себя свое еврейство, это чувствовали все. Володя Высоцкий, будучи полуевреем, на этом не зацикливался. Хотя, знаешь, однажды он спросил меня, как обстоят дела в Израиле, я бросил ему: «Володя, какая тебе разница?», и он несколько обиженно мне ответил: «Как какая?! Я же наполовину еврей». И, увидев в моих глазах удивление, начал объяснять, что его предки родом из Брест-Литовска, и что польский вариант его фамилии отличается от еврейского: «Высоцкие через „ц“ — это евреи». То есть я хочу сказать, что Высоцкий всегда помнил об этом, но это никак не влияло на его мироощущение: «Я стал похож на русского вахлака, от еврейства не осталось и следа…». Другое дело Аксенов, у него все было иначе. Он берег и, как мне сейчас кажется, даже холил в себе еврейскую половинку. И всегда отдавал себе отчет в том, кем являлась для него его мать — Евгения Соломоновна Гинзбург, автор «Крутого маршрута».

АМЯ хотел бы спросить о взаимоотношениях Бродского и Аксенова, о той истории, которая вышла между ними из-за аксеновского романа «Ожог», не смотря на то, что оба ведь не были конфликтными людьми, судя по воспоминаниям…

ДМ Это совсем не так! Вася всегда был с характером, а Иосифа иногда просто неудержимо несло в сторону конфликта. Что же касается той истории с «Ожогом», я думаю, что нам бессмысленно рассуждать о ней. История литературы разберется без нас. Многие думают, что роман был лишь поводом для некоторого противостояния Бродского и Аксенова, вызванного на самом деле совсем другим.

Как я уже сказал, Аксенов не был совершенно бесконфликтным человеком. К примеру, он терпеть не мог Евтушенко!.. Это была просто напасть какая-то. В Жене его бесило буквально все, начиная с рубашек и кепки… Меня его кепка ничуть не раздражала, а Васю от нее просто трясло.

Почему, какая кошка пробежала меж ними? Я до сих пор не знаю, я сейчас не лукавлю. Точно так же и с Иосифом. Что касается меня, могу сказать так: насколько был прав или не прав Бродский, вопрос не публичный. Это было дело его совести, его взглядов и предпочтений. И еще — бесконфликтных людей не бывает.

АМ Образ женщины у наших «шестидесятников» по большей части выстраивался с оглядкой на Хемингуэя. А вот в прозе Аксенова, как мне кажется, мы встречаемся с иным образом женщины, хотя влияние Хемингуэя тоже чувствуется. В этой связи вопрос: была ли Майя, вторая жена Василия Аксенова, его музой, как, скажем, Марина Влади для Высоцкого? Проник ли в его прозу образ Майи?

ДМ Конкретно Майя в литературе Аксенова не присутствует. Хотя Вася Аксенов ее очень любил. Практически все большие русские писатели умели создавать образ женщины в литературе. Лишь один из них не мог этого — Солженицын. Мощь Солженицына была в другом. Единственная женщина, которая у него вышла гениально, это Матрена, но она была тенью женщины. Во всех других солженицынских вещах слабый пол составлен из каких-то шкурок и обрезков. Аксенов же, напротив, как никто иной умел писать женщину, свою современницу. Конечно, не без влияния Хемингуэя, как верно было замечено. Я бы так сказал: лодка Аксенова в этом вопросе была похожа на лодку Хемингуэя, но паруса у них были разные, и шли они разными курсами.

АМ Все знавшие Аксенова отмечают, что он отлично умел себя подать. Немалый шарм ему добавляла и увлеченность техникой, хорошими автомобилями…

ДМ Годы расцвета литературы, во главе которой стоял Аскенов, являются и временем появления многих технических новинок с Запада. Стать их почетным обладателем было невероятно трудно. Обычно наша любовь к технике в те времена сводилась к радиоприемникам. Все мы слушали «голоса врагов», и наличие хорошего радиоприемника в наших кругах уже считалось «увлечением техникой». Хорошая фотокамера — сюда же, еще одно важное увлечение. А вот на третье место я бы поставил автомобиль. Вася был человек весьма обеспеченный, мог себе позволить купить хорошую советскую машину. Но хорошая советская машина была плохой машиной, а купить иномарку было проблемой — такие машины покупались только через дипкорпус. Поэтому-то автомобиль и был для всех нас олицетворением высшего технического совершенства.

Когда Вася оказался на Западе, его внимание привлек «Ягуар» с запредельным количеством цилиндров. На таком только в небеса! Я видел эту машину — самолет, чтобы управлять таким авто, нужно окончить пилотские курсы. Уверен, он получал ни с чем несравнимое удовольствие, гоняя на своем «Ягуаре». Но когда вернулся в Европу, по формальным причинам «Ягуаром» он воспользоваться не смог — машина стояла в гараже.

АМОднако эта аксеновская привязанность к четырехколесному другу имела для него мистические последствия? В Москве его жизнь оборвалась, когда он был за рулем…

ДМ Насколько я знаю, это действительно так, но та машина была обычной, не чета оставленному в гараже «Ягуару». Во время поездки с Васей случился сердечный приступ. Он потерял сознание, врезался в стену — по счастью, никого не задев. Попал в больницу. Никто из медперсонала не сообразил, кто перед ними. Больница была районная, набитая битком. Аксенова разместили в коридоре. Спустя какое-то время его нашли близкие, перевезли в другую больницу. Он долго лежал в коме, но…

Аксенов был блистательным писателем, несомненно, описывая все это, он обязательно внес бы поправку в действительность — врезаться в стену должен был тот самый его любимец, многоцилиндровый «Ягуар».

АМ То, что писателя с мировым именем вовремя не опознали, говорит о том, что его эпоха закончилась, да и писатели перестали быть кумирами масс?

ДМ Это говорит о нелепой случайности. Вспомним, как умирал Довлатов. Могли узнать, могли подумать, что перед ними Александр Сергеевич Пушкин. Наверняка кто-то захочет меня спросить: а если бы это произошло в США или во Франции, где он тоже жил, спасли бы его тогда? Может быть… Все может быть…

АМ Какую из книг Аксенова вы бы предложили прочесть гостям «Лабиринта» в первую очередь?

ДМ Если выбирать только одну книгу — «Остров Крым».

Афанасий Мамедов Борис, я знаю, какую роль сыграла для вас встреча с Солженицыным, или даже не-встреча с ним — цитирую кусочек из вашего «Романчика», если не ошибаюсь, опубликованного в дружественном Василию Павловичу журнале «Октябрь»: «Мечты о встрече становились реальней жизни. И это при том, что некоторые мысли „жуковского затворника“, вовсю цитировавшиеся радиоголосами, я любил не слишком. Но сам образ писателя вызывал во мне непостижимый восторг». Я так же знаю, что и встреча с Аксеновым для вас имела не меньшее значение. Как и при каких обстоятельствах она произошла?

Борис Евсеев Все началось в 1968 году, когда я получил номер «Юности», где была напечатана «Затоваренная бочкотара». Никакой фантастики я в этой повести не ощутил, потому что сам жил в такой же сновидческо-реальной среде, которая была близка Василию Аксенову, а также близка той музыке, которую я извлекал в те времена из своей скрипки.

Потом были другие повести, романы, сборники прозы: «Апельсины из Марокко», «На полпути к Луне», «Звездный билет». Мы читали их в студенческом общежитии Гнесинского института вслух, а потом я спускался в репититорий и вместо того, чтобы играть на скрипке, левой рукой басил на низах фоно, а правой записывал истории, стихи и куски эссе: все вперемешку. Во второй половине 70-х — одним из самых сильных впечатлений была обычная виниловая грампластинка. Мне ее подарила жена, знавшая о моей любви к прозе Аксенова. «Жаль, что вас не было с нами» — так по одноименному рассказу называлась эта пластинка в конверте. Читал сам автор. Именно после этой пластинки я понял, что прозаик должен читать свои рассказы вслух как можно чаще. И до сих пор хочу записать такую же пластинку или диск, но увы… Еще одно сильнейшее впечатление тех лет — рассказ Аксенова «Маленький Кит, лакировщик действительности». Я не прочитал, а увидел и услышал повседневную жизнь советской семьи, с которой словно бы сняли защитную кожуру или точней — нежную, детско-родительскую шкурку. У меня у самого уже была семья, и я долго не мог прийти в себя от неожиданных литературно-житейских параллелей и, конечно же, от рельефных образов и мастерства, с которым та обыденность была показана. Особенно сильно действовали на меня новые и очень неожиданные культурные контексты, которых у Василия Павловича было много, очень много. «Культурная старуха» и предстоящая опустошенность донимавшей ее ребятни, которую дразнившие старуху дети должны были почувствовать после ее смерти… Это было ярче, страшней и сильней, чем привычная «правда жизни». Это была живая суть, живая кричащая экзистенция. После впитывания — не мозгом, кожей! — такой сути вопросы правды-неправды отпадали сами собой. Потому что, если есть изложенная свежим, рождающимся прямо в рассказе языком жизненная плоть, — какие могут быть еще вопросы? Затем появились «Поиски жанра». Эти связанные с внутренней формой произведения «поиски» я и сегодня считаю лучшей вещью Аксенова. Потом был запрещенный «Остров Крым», который мы с женой перекопировали и размножили для бесплатной раздачи.

Ну, а лично с Аксеновым я познакомился поздно, в конце 2005 года, через некоторое время после церемонии вручения Букеровской премии, которую тогда получил Денис Гуцко, а я был в финале. Познакомил нас Саша — Александр Петрович — Ткаченко, бывший в те времена Генеральным директором и вице-президентом Русского ПЕН-центра. Василий Павлович сказал, что «Романчик», вошедший в шорт-лист Букера ему понравился. Особенно он выделил образ Ой-Ё-Ёй, под таким именем я вывел мою ныне покойную жену Фариду-Феодору. Понравились ему и все, как он выразился: «скрипичные пассажи». Но и попенял Василий Павлович. И как раз за Солженицына, о чем вы, конечно же, когда задавали свой вопрос, знать не могли. Попенял за то, что в одном из кусков «Романчика» я вывел классика, как выразился Аксенов, «слишком шаржировано».

АМ Когда мы говорим об антиутопическом и утопическом романе, русском романе, мы в первую очередь вспоминаем Евгения Замятина, а вслед за ним совершенно справедливо ставим Василия Аксенова (все-таки братья Стругацкие — это фантастика, а не антиутопия), который несколькими своими произведениями укрепил положение русского антиутопического/утопического романа. Согласитесь, что и Пелевин, и Сорокин, и Татьяна Толстая приходили не на пустое место, их встречал подготовленный отечественный читатель. Вот и ваша проза, в особенности последних лет, тоже тяготеет к смещению в сторону антиутопии. Как вы относитесь к главной аксеновской антиутопии — роману «Острову Крыму», какую роль он сыграл в вашей писательской судьбе?

БЕ С антиутопией все сложнее. Жанр этот, по-моему, выдыхается, и, как мне кажется, сейчас мы можем получить — и уже получаем — его искусственное стимулирование. Поясню. Думаю, пик антиутопий прошел. Хотя инерция жанра, расцветшего в ХХ веке, налицо. И утопии, и антиутопии — это чаще всего открытая или тщательно скрываемая социальная публицистика, а не художество. Сейчас антиутопии возвращаются к своему изначальному виду — какотопии (какос — по-гречески плохой). «Вот я вам покажу, как плохо всем нам будет». В таких малохудожественных пугалках явно просматривается не бессознательный (и значит, плодотворный) замысел — конъюнктура момента. Будущее наше УЖЕ СЕЙЧАС реально существует! И существует оно помимо вымученных писательских фантазий. Оно стучится и даже ломится к нам в дверь. Не нужно выдумывать будущее — нужно увидеть и услышать его. Прямое видение, о котором провидчески писала академик Наталья Петровна Бехтерева, просто так не обретешь. А нужно! Каждый человек прозорлив, но об этом мало кто знает. Сейчас вместо антиутопий должна и жанрово, и стилистически заработать одна из важнейших функций современной литературы, она называется: опережающее отражение действительности. Работа с опережающим отражением действительности, установление его неподдельности и точная фиксация — очень нелегкое дело. Но есть поразительные вещи, написанные в этом ключе — «Мертвые души», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Собачье сердце», повести и романы Платонова, «Доски судьбы» Хлебникова. Все эти художественные произведения — плюс философские работы Федорова, Циолковского, Чижевского — имеют прямое или косвенное отношение к «Русскому космизму»: абсолютно оригинальному течению мирового значения. В духе «Русского космизма» как раз и написаны мои романы «Отреченные гимны» и «Очевидец грядущего». У Аксенова без сомнения есть элементы антиутопии, но не сама антиутопия («Остров Крым»). Свою прозу я тоже не считаю антиутопической. Это проза новой реальности, соприкасающейся в некоторых местах со сверхреальностью. Такую прозу я называю мистическим натурализмом.

АМ Я люблю молодого Аксенова, раннего, звенящего, реалиста, полного надежд. А какой Аксенов вам больше нравится — реалист или фантаст?

БЕ Нужно все-таки говорить не о фантастике Аксенова, а о фантасмагоричности нашего бытия, уловленной писателем. Что касается произведений — кроме тех, которые упоминал, я бы еще назвал роман «Скажи изюм!». Хорошо, что Аксенов не стал тужиться и по крохам вытряхивать факт за фактом историю создания неподцензурного альманаха «Метрополь». Факты в литературе часто не помогают, а лишь затемняют и залепляют густой паутиной — как татушки на щеках у дурака — лицо истории. Фантасмагоричность, скрытые и явные символы, дорогая, ненавистная, нестерпимо живая, переполненная тяжким дыханием «органов» и горячо любимая эпоха 70-х предстала в этой вещи во всем блеске и потому стала правдивей выпиливаемой лобзиками из древа жизни унылыми копиистами и сразу под их руками умирающей правды! В прозе важен образ факта, а не вырванный из плоти бытия и вмиг раздробленный на мелкие косточки скелетик факта. Именно на этом построена, например, новелла Тынянова «Подпоручик Киже».

АМ Писатели масштаба Солженицына и Аксенова, на ваш взгляд, способны решать судьбы страны и проводимых в ней идей? Влияли же в свое время Вольтер, Байрон, Толстой…

БЕ Так они и повлияли, а потом, — но уже без них, — все решили. Политики всегда идут за писателями. Во всяком случае, у нас в России. Так легче, так безопасней, и мысли всегда под рукой, а если что-то пойдет не так, всегда можно сказать — это писатели и философы ошиблись, это они все беды на страну накликали! А мы, политики, не причем: что вы, нет! Мы всегда идем правильным путем. Поэтому политики — и Екатерина Вторая, и Николай Первый, и Ленин, и Сталин, и нынешние — вольно или невольно пользуются (часто не называя источники) именно писательскими мыслями. Иногда влияют на ход дел в стране не только мысли, но и строй, и даже лексическая наполненность языка писателя. Так было с просторечием Пушкина, так было с великим косноязычием Достоевского. Аксенов же повлиял на страну, когда дал ей молодежный англо-американский вариант русского языка. Тогда для части населения это было желанно и вполне объяснимо: в англоязе искали свободу, которую почему-то не находили в языке русском. Сейчас, наоборот, пришло время мыслей Солженицына и других писателей: время словотворчества на чисто русской (иногда — российской) основе, время восстановления необходимой и незаменимой архаики, которая часто свежей новояза. Аксенов, конечно, не предполагал, что бережно-ироническое использование им англояза наши писатели и в особенности журналисты доведут в 2000—2010 годах до абсурда. Сейчас у некоторых молодых авторов, — а я их прочитал за последние годы много — из десяти слов во фразе — восемь английских! У Солженицына было очень острое и тонкое чутье именно к языкотворчеству и коренному языку, за что он и некоторые мои вещи ценил. В 2000 году надписывая мне «Русский словарь языкового расширения» он посетовал:

— Вот, посмотрите, Борис Тимофеевич (он всегда обращался по отчеству), некоторые наши писатели совсем ушли от работы с языком. Вместо того, чтобы описать жизнь птенца в четырех верных и точных словах, несут ахинею на нескольких страницах о своих восторгах по поводу птичьего писка и первого пуха. А жизнь птенца нужно описывать так: гнездарь — слеток — поршок — взлеток. Вот и вся история. Ну, еще несколько событий связанных с этими четырьмя словами добавить, и кроткий рассказ готов! В языке — наш мир. Все образы и сюжеты — в нем же!

Я надолго запомнил эти слова и теперь сам стал вести в «Литературке» рубрику «Столбцы языкотворца», где помещаю новые слова, говорю об архаике, о гениальном народном просторечии, которое не слышат многие наши писатели и деятели культуры. А услышь они вовремя или придумай нужное слово, может что-то и в жизни повернулось бы по- другому. Шесть лет назад в одноименном рассказе я ввел новое слово и понятие: «славянокос». Его вовремя не услышали.

АМНе кажется ли вам, что эпоха, начавшаяся в 60-х, оборвалась на Аксенове, что это он своим уходом как бы обозначил ее невидимый конец, провел линию где-то там, на небесах, или она оборвалось много раньше, с уходом Окуджавы или Вознесенского?

БЕ И Аксенов, и Вознесенский оставили яркий, иногда — ярчайший след. А вот некоторые другие «шестидесятники» и раньше, и сейчас влачатся в «пустыне чахлой», которая возникла из ощущения исключительности их поколения. Именно постоянное устное и письменное возвращение к оковавшему по рукам и ногам «поколенчеству» делает для тех, кто не может от него оторваться, невозможным совершение нового рывка в литературе, как это сделал поздний Толстой, написавший гениального «Хаджи-Мурата», или поздний Гете, создавший «Западно-Восточный диван».

АМ Знаете, когда я думаю о том, кто из писателей-«шестидесятников» мог бы составить Василию Аксенову пару, мне с каким-то странным постоянством на ум приходит Фридрих Горенштейн, а не Трифонов, скажем, или Казаков… Возможно, тут все дело в послевкусии… А кого бы вы назвали?

БЕ Назвал бы Валентина Петровича Катаева. Но у нас ведь принято как? Катаев начал — Аксенов продолжил. Но литература не развивается поступательно. Она — не линейна. Она — анти-хронологична. Она, как дух, дышит, где и как хочет: улетает назад, запрыгивает вперед… Ну, и конечно, лучший со-товарищ Василию Павловичу — Вольтер. Аксенов не случайно и не напрасно обратился к «вольтерьянству». Именно Вольтер, который и слыхом не слыхал о «шестидесятниках», мог бы составить дуэт, чтобы перекликаться через века с Аксеновым. Его гениальный «Кандид» очень и очень сродни аксеновской насмешке над тупо затверженными мировыми формулами, а легкий тон, ведущий от символа к символу, играючи насыщает эту насмешку неожиданной и часто парадоксальной мыслью.

АМ Василий Аксенов — один из тех писателей, кто умел выстраивать отношения не только с литчиновниками, издателями, но и с близким и дальним читателем тоже… Он сам признавался, что в толпе ищет своего гипотетического читателя, хочет знать, какое у него лицо. И следует сказать, что он своего дальнего читателя знал хорошо. Что сегодня, когда его проза осталась без попечительства автора? Кто ее дальний читатель, на ваш взгляд?

БЕ Да все та же молодежь, бывшие хиппи и рокеры, но и серьезные люди, для которых усмешка Аксенова и его пленяющий друзей и недругов язык — и сейчас дорогого стоят.

АМ В этой связи, как вам кажется, могут ли произведения искусства остаться без авторского попечительства, догляда свыше?

БЕ Конечно, не могут. Если я правильно понял вопрос, речь идет об извращении текстов и о попрании авторского права.

АМ Совершенно верно.

БЕ Тут двух мнений быть не может — нельзя бесконечно издеваться над классикой, якобы осовременивая ее, а на самом деле просто выпендриваясь и пытаясь показать свое мелкотравчатое я. Это я о театре и кино. Но и в современной литературе ремейков, переделок и передразниваний (не настоящих пародий, а именно передразнивания) предостаточно.

АМ С какими произведениями Василия Аксенова вы бы посоветовали непременно познакомиться читателям «Лабиринта»?

БЕ С теми, которые я уже назвал. А начать лучше всего с «Затоваренной бочкотары», рассказа «Маленький Кит, лакировщик действительности» и повести «Поиски жанра».

Афанасий Мамедов Как вам кажется, сказалось ли на творчестве «шестидесятников» то обстоятельство, что они и в жизни, и в творчестве осознавали себя поколением? Что им удалось, и в чем, на ваш взгляд, они заблуждались?

Михаил Гундарин Литературные поколения — тема отдельная и очень интересная. Как раз «шестидесятники»-то поколением не были. К ним не причислишь родившихся практически синхронно с Евтушенко, Рождественским, Вознесенским, но принципиально отличающихся от них Василия Шукшина или Евгения Рейна (как и родившегося чуть позже Иосифа Бродского). Не был по большому счету «шестидесятником» и Фазиль Искандер, близко общавшийся со многими вышеназванными. Или Юз Алешковский. Скорее, «шестидесятники» — это неформальная литературная группировка с размытыми границами, но более-менее очевидным ядром. И Аксенов в это ядро входил. Как и Гладилин, и Ахмадулина. В любом случае, у Василия Павловича было ощущение своего, узкого, дружеского литературного круга — единомышленников и близких эстетически авторов. Поэтому в ранних вещах у него столько дружеских и приятельских компаний.

АМ Оборотную сторону книги Аксенова «Бумажный пейзаж», опубликованную издательством «Текст», украшает развернутая цитата: «Я за революцию 465 градусов по Фаренгейту, и позвольте с вами не согласиться, дорогой товарищ Рэйбрэдбери: уничтожение бумаги вызовет не тоталитаризм, а, скорее, наоборот — настоящий коммунизм, мечту Фридриха Энгельса». В своих произведениях Аксенов не раз вскрывал родство тоталитаризма с коммунизмом, а тут вдруг разнес их далеко в стороны. Зачем? И почему он не вспомнил всю краснознаменную бородатую троицу, а удовлетворился одним мечтателем — Энгельсом?

МГ Тут все непросто и интересно. Начнем с того, что «Бумажный пейзаж» — один из первых романов «нового» Аксенова, осваивавшего постмодернистскую технику и способ осмысления действительности. А в любом постмодернистском романе доверять ни одному из «строгих суждений» точно не следует. Но и это не главное. Фраза принадлежит рассказчику, Велосипедову, которого автор от себя отделяет по разным параметрам — например, поколенческому. Велосипедов младше Аксенова лет на десять, он уже другое поколение (к этому фактору автор «Коллег» всегда был чуток). В общем, фраза лукавая по определению. Но интересна она и по сути. Бюрократизм, основанный на бумажном абсурде, оказался равно отвратительным и в СССР, и на Западе. Поэтому уничтожение бумаг есть уничтожение бюрократов, то есть власти, то есть, в конечном счете, государства — то есть наступление коммунизма. Энгельс, думаю, упомянут именно как автор работы «Происхождение семьи, частной собственности и государства», в которой рассматриваются вопросы эволюции власти и аппарата принуждения.

АМ В наше время стало модно читать писательские биографии, выходит много книг о зарубежных и отечественных инженерах душ и властителях дум, как вы думаете, обязательно ли авторам этих книг вступать в контакт с родственниками писателя?

МГ У биографов накопилось немало примеров взаимодействия — довольно драматичного подчас — с родственниками тех, чьи биографии они пишут. Лучше всего писать об авторе прошлых веков, тогда точно никаких проблем. А так, конечно, трения неизбежны. Лучше искать компромисс, соглашаясь на справедливые (или кажущиеся таковыми) претензии родственников героя. При этом я убежден, что «правом вето» они обладать не должны. А совсем не вступать во взаимодействие — чревато конфликтами, которые придется разрешать издателю, не очень радующемуся такой перспективе. Потому он и настоятельно просит авторов позаботиться о том, чтобы со стороны родни было все шито-крыто.

Перспективы судебных разбирательств довольно туманны, и до них, в общем, не доходит. По крайней мере, в России. Но все мы помним историю, когда одна из книг серии ЖЗЛ про популярного писателя вышла без его фотографии на обложке! Единственный, наверное, случай. Родня запретила. В общем, лучше договариваться.

АМ Василия Аксенова как писателя привлекали многие жанры, он известен как романист, как рассказчик, как эссеист и драматург. Одни ставят на первое место его романы, другие повести, третьи — рассказы. Сам Аксенов считал себя, в первую очередь, романистом. А как кажется вам, в каком из жанров Аксенов наиболее преуспел?

МГ Аксенов написал довольно много. В этом корпусе, естественно, есть вещи более и менее удачные. И это свойство не распределяется по жанрам. И даже по годам. Просто как-то так вышло, что у него много замечательных романов и много замечательных рассказов. А есть, скажем так, менее замечательные. Что лучше, прекрасный рассказ «Жаль, что вас не было с нами» или прекрасный роман «Апельсины из Марокко»? Другое дело, что время более сурово, считаю, к крупным формам. Поэтому сегодня рассказы Василия Павловича зачастую кажутся актуальнее его крупных форм.

АМ Эпистолярное наследие писателя, записные книжки, черновики и дневники добавляют штрихи к портрету писателя, но способны ли они изменить образ, импрессу? В этой связи как вы оцениваете том публикаций записных книжек, эссе, статей, публицистики и обширной переписки Аксенова, вышедший в 2015 г. в издательстве АСТ (редакция Е. Шубиной), открыл ли он для вас что-то новое, остался ли портрет мэтра легко узнаваем?

МГ Аксенов — не тот случай, когда прочтение «тайных» (либо признаваемых автором второстепенными) записей меняет наше представление об авторе. Это вообще свойство «шестидесятников» — выговариваться в своих «настоящих» произведениях, не кокетничать перед читателем, а создавать яркий, привлекательный, правдивый образ автора. Когда пришла пора архивов, не разочаровал никто из них!

АМ К какому подразделению литературы вы бы отнесли «Остров Крым» — один из лучших аксеновских романов, во многом пророческий. И как вам кажется, сам автор предполагал, что его роман станет «наставлением для потомков»?

МГ Это тут случай, когда книга становится общепризнанным шедевром как бы «случайно». Аксенов отнюдь не считал «Остров Крым» своим главным романом «доамериканской» эпохи (думаю, он однозначно отводил эту роль «Ожогу»). Возможно, «Остров» вообще возник как «хвостик» к коммерческому циклу детских пародийных приключений «Мой дедушка памятник» и «Сундучок, в котором что-то стучит», а также комедийному боевику «Джин Грин — неприкасаемый». Многие этот роман не приняли вообще (например, Фазиль Искандер). Но правда в том, что сейчас «Остров Крым» читается интереснее, увлекательнее, чем многие другие вещи Аксенова. Он в этом тексте не «модничал», как бывало кое-где, а играл и получал удовольствие от игры. И читателю это передается до сих пор.

АМ Чем вы объясняете сегодняшнюю любовь русского читателя к жанру антиутопии?

МГ Мы любим, когда нас пугают — как и вообще все читатели мира. Но если на Западе испугать можно индивидуальными страстями, всякими упырями и зомби, то нам нужен непременно социальный катаклизм. То есть, антиутопия.

АМ Кого вы сегодня считаете, так сказать, законным наследником по линии Аксенова?

МГ Думаю, нужно время, чтобы традиции аксеновского модернизма и постмодернизма снова стали актуальными. Время — и спокойствие, даже застой, развалины, на которых вырастет мох тотальной иронии. Сейчас у нас все совсем иначе, рождается что-то новое, поэтому востребованы иные, так сказать, трагико-героические традиции.

АМ У нас мало экранизируют современных писателей, кинематограф и литература во многом разошлись. Аксенову повезло, его рано приметил кинематограф. Сам Аксенов, с небольшими оговорками, признавался, что ему не нравится ничего из того, что было экранизировано. Может, экранизировали не те произведения, какие-то проспали, с какими-то поторопились — сняли лишь верхний слой?

МГ Собственно, экранизирован только ранний Аксенов (всего две вещи) — ну и «Московская сага» (результатом Василий Павлович остался, кстати, недоволен — но кто из писателей доволен экранизациями?). Про сомнительную «Таинственную страсть» я уж молчу. Так что бери все обширное литнаследие и экранизируй! Но стоит ли при нынешнем уровне нашего кино, его отношении к авторскому материалу?

АМ Да уж, «Вольтерьянцев и вольтерьянок» вряд ли в ближайшее время осилят. С какими произведениями Василия Аксенова вы бы посоветовали непременно познакомиться читателям «Лабиринта»?

МГ Наверное, можно начать как раз с рассказов и «Острова Крым».